Александр Прозоров - Царская дыба [= Государева дыба]

— Говорю, время сейчас хорошее для похода, Илья Анисимович, — обернулся на него опричник. — И не померзнем без костров, и не жарко, коли хороший поддоспешник под броню надеть. Еще месяц протянуть, так в броне хуже, чем в печи жарить начнет.

— Это да, — согласился купец. — По мне, так лучше мороз, нежели пекло. По холоду налатник накинешь, поддоспешник войлочный добавишь — и хоть в снегу спи. А от жары никуда не спрячешься. О, еще парус!

Из-за поросшего соснами мыса показался баркас, лихо лег набок, едва не черпнув бортом воды, повернул в бухту, выпрямился. Белый треугольник быстро пополз вниз. Дальше баркас двигался только по инерции, но маневр оказался рассчитан настолько точно, что остановилось суденышко только у самого причала. С него на округлые жерди настила спрыгнул мальчишка, торопливо намотал веревку на выступающую сваю.

— Ай, хороший кормчий, — приподнялся купец. — Вот мне такого на вторую ладью надоть…

— Когда она будет-то? — усмехнулся опричник. — Третий год про нее слышу, а видеть чегой-то не довелось.

— Нонешней весной артельный закончить обещал, Семен Прокофьевич, — расплылся в довольной улыбке купец и запустил руку в мешок со снетками. — Как с твоим делом закончим, так за товаром и поеду. Ужо и команду новую сговорил.

Из баркаса на причал выбрались один за другим четверо мужиков, сошли на берег.

— Ага, — Зализа кинул в рот пару рыбок и, торопливо их прожевывая, поднялся, блеснув на солнце начищенными пластинами юшмана.

Следом за ним поднялись сидевшие поблизости купец Баженов, председатель клуба «Черный шатун» Костя Росин и его друг Игорь Картышев.

В этом мире Игорь привлекал куда меньше внимания, нежели в двадцатом веке. Уж очень любил «красный петух» посещать русские города, слободы и деревни. Как ни зарекались от него люди — и кузни с мастерскими в сторону от жилья выносили, и овины в стороне ставили, и топить запрещали без воеводского дозволения — а все равно в каждом столетии всякий город выгорал дотла по три-четыре раза. Мелкие пожары и в счет не шли: выгорела улица — слава Богу, дальше не перекинулось. Потому покрытое ярко-красными пятнами заживших ожогов лицо удивления не вызывало: ну пересидел где-то в охваченной пламенем избе, не уберегся, добро али детей малых спасти пытался — бывает. И даже скажи им кто, что горел Картышев не в избе или сарае, а в танке на узкой афганской дороге — так ведь мало ли кто где горел? Дело обычное…

— Здрав будь, воевода Семен Прокофьевич, — сняв шапки, дружно поклонились подошедшие от баркаса мужики. Двое из них были в кольчугах, один в стеганке с нашитым на живот большим кольчужным куском, один — в любовно начищенном колонтаре. — Слышали мы, собираешь ты дружину, лифляндских схизматиков уму-разуму поучить. Сами мы будем из Стрекотово, черные пахари, Мелкошины, челом бьем.

— И вам здоровья, добрые люди, — кивнул одной головой опричник. — Дружину я не собираю, ибо для схизматиком много чести будет, но за зимний набег наказать желаю, и в деле этом любому охотнику завсегда рад.

В воздухе повисла тишина — гости осознавали услышанное. Разумеется, ничего нового для себя они не узнали. Коли смерды черные, то есть государевы — они могли считаться вольными от всяких закупов и недоимок, от Юрьева дня. Стало быть, вступив в дружину государева человека, они становились служилыми людьми, тягла государева имели право более не платить, и даже сами рассчитывать на жалование. Такого Зализа позволить себе не мог. Другое дело — охотчие люди. Эти в поход идут только ради веселья или добычи, по своей воле, и облегчения иных повинностей ждать не должны.

Правда, ничего другого Мелкошины услышать и не ожидали — смердов на Руси в походы никто и никогда не верстает, это удел служилого сословия. Разумеется, простому человеку ход в служилые не заказан: хочешь, в стрельцы записывайся, хочешь, в черные сотни по призыву иди. И коли стоящие перед опричником пахари по сей день в деревеньке своей обитают — стало быть, сами на воинскую службу не рвутся. А решили ради скуки и прибытка у соседей пошалить — другое дело. Ради этого тягла никто снимать не станет.

— Спасибо за честь, Семен Прокофьевич, — ответил за всех мужик в колонтаре. — Мы люди охотчие, но надолго от хозяйства оторваться не можем. Потому определи нам воеводской волей место при дружине, да долю свою назови.

Зализа улыбнулся, услышав речь бывалого человека. Никаких лишних жалоб, наивных надежд. Место при дружине, да доля воеводы в добычи — это все, что нужно знать охотнику в лихом набеге. Да еще предупредил, что рассчитывать на них надолго нельзя — тоже спасибо. Пожалуй, на этого ратника положиться можно, не подведет.

— Идем мы гостевать на один день, — так же четко и ясно ответил опричник. — Место ваше будет за ладьей, последними. Как вблизи берега ладья парус спустит, к борту подойдете, да четырех латников к себе примете, и с ними высадитесь… Хотя нет, — оборвал себя Зализа. — Иначе сделаем. Илья Анисимович сказывал, кормчий у вас зело хорош…

— Сын мой младший, — не удержавшись, перебил воеводу охотник.

— Потому, — сдержал раздражение опричник, — до темна примете на борт меня с тремя латниками, и пойдете вперед. Надобно высадиться тайно, дабы шума раньше времени не поднять. А на счет добычи… Ничего просить не стану. Но коли девки вам справные попадутся: Илье Анисимовичу на ладью отдайте. Он знает, что с ними опосля сделать.

— Благодарствую за честь, Семен Прокофьевич, — приложив руку к груди, поклонился Мелкошин. — Все сполним.

Отступив, он отдельно поклонился купцу и, махнув рукой односельчанам, повел их к деревне.

— Первыми пойдем! — услышал его радостное сообщение Зализа и довольно улыбнулся:

— Ну вот, почитай, семь десятков ратников под рукой имеем.

— Да какие это ратники? — хмуро огрызнулся Картышев. — Мужики сиволапые.

— Да ладно тебе, боярин, — незлобливо покачал головой опричник. — Их на рать никто и не посылает. А подмога неплохая получится. Ты не мучайся, боярин, выручим мы твою родственницу из полона.

— Правда, Игорь, — неожиданно поддержал Зализу Константин. — Все в точности по плану идет. Пока даже лучше, чем ожидали. Вытащим мы Ингу от епископа, ни хрена он сделать не сможет!

— Слишком хорошо все получается, — поморщился Картышев, зачерпнул целую горсть снетков, поднялся и пошел вдоль берега.

— Нервничает, — извиняющимся тоном произнес Росин.

Впрочем, Зализа это и сам прекрасно понимал. Когда у тебя единственная родственная душа прямо из дома исчезает — это беда. Когда ты узнаешь, что она у дикарей-схизматиков в полоне томится — это беда столь же страшная. А боярину Картышеву с бедой такой, почитай, три месяца жить пришлось — пока узнали, пока к ответному набегу изготовились. Понятно, душа у служивого не на месте.